Вести. Ижица

Дети войны. Воспоминания

Подробности

Категория: История, краеведение

Дорогие читатели, давайте помнить то поколение, на плечах которых мы стоим и вся наша страна…

Владимир Васильевич Коробейников

Мои родители происходили из православных старообрядцев села Чёрная Воткинского района. Отец, Василий Дмитриевич, происходил из рода священников Коробейниковых. Он увлекался техникой и помогал своему отцу в работе на общественной мельнице. Мама, Агафья Автамоновна, принадлежала известной фамилии Любимовых, была грамотна, но до старости писала лишь старославянскими буквами.

Родители были раскулачены в 1929 году. После возвращения с высылки им как «лишенцам» места в родной деревне не нашлось и они долгие годы работали в глухих лесах и торфоболотах, мыкались по вагончикам и баракам. Несколько лет их жизнь была, как на каторге; в разных местах похоронили пятерых детей. Я, первый из моих братьев и сестёр, доживших до школьного возраста, родился на станции Сентег Увинской железной дороги в 1936 г.

Здесь родители впервые обустроились в настоящей квартире, которая была пристроем к поселковому клубу. Отец работал механиком лесопункта, отвечал за все средства механизации лесодобычи, электроснабжения и радиофикации.
О том довоенном времени отложилось в памяти несколько ярких событий. Первое связано с крещением моей сестры Людмилы, которую в семье звали Люсей. Вероятно, это произошло в 1939 либо в 1940 г., т.к. она родилась в 1938 г. В тот день к нам приехали незнакомые мне мужчины и женщины. Меня отправили во двор поиграть. Но в доме уже с утра стоял густой запах палёной курицы и стряпни, и я всё пытался узнать, что там происходит, и скоро ли позовут на обед. Наконец, я за столом. Вижу куриный суп, постряпушки, ароматные яблоки. А за столом все необычайно радостные. Вскоре после обеда гости уехали. А меня родители просили никому не рассказывать о них. И уже через годы, на расспросы о тех гостях, мама просто сказала: «Люсю крестили». Теперь-то я понимаю, что тогда к нам приезжали единоверцы и «тайный» священник.
Наша детская жизнь краткое время накануне войны была без проблем, сытная, беззаботная. Отец иногда уезжал в город по делам службы, привозил гостинцы, игрушки. В доме бывала и колбаса, и халва. Всегда были свои овощи, молоко, дары леса. В огороде – пасека на несколько ульев.
Едва научившись ходить, я надолго исчезал со двора. Находили меня у железнодорожного переезда, на горке. Там, играя на куче тёплого песка, наблюдал за проходящими поездами. Единственная дорога в соседние селения была вечно непроезжей. А наш посёлок был как на острове среди болот. Поэтому лишь железная дорога обеспечивала связь с внешним миром.
В нашей квартире, в отдельной комнате, размещалась аппаратура поселкового радиоузла; чёрная «тарелка» репродуктора говорила и пела с утра до ночи. Многие детские художественные передачи из того времени запомнились навсегда. Их прослушивание способствовало развитию воображения, а дикторская речь была образцом для слушателей, воспитывая правильное построение фразы и произношение.
По описанию в журнале «Радиофронт» отец построил тогда телевизор с механической развёрткой изображения. Экран у него был со спичечный коробок. На телесеансы приходили люди из дальних посёлков и, увидев живую картинку, дивились и охали.
В клубе леспромхоза нередко показывали художественные фильмы, «настоящие» городские артисты давали представления; всё это так же связывало нас с внешним миром.

Но вот всё оборвалось. Началась война...

Предприятие лесодобычи принадлежало Наркомату Обороны. Мужики ушли на фронт. Сначала отец, как главный специалист леспромхоза был освобождён от призыва по брони. В лесу работали женщины, подростки, сезонные рабочие из деревень. И вот однажды привезли немцев, и временно разместили в клубе. Мы пришли посмотреть, что за люди: оказалось, такие же, как и мы, только поприличнее одеты и едят пищу с другим запахом, с незнакомыми для нас приправами. Мы же знали только лук, чеснок и укроп со своего огорода. Но, главное, они оказались не похожими на тех немцев-врагов, что мы видели в кино; они с Волги были переселены к нам. Мужчин отправили в лес, а одного, помоложе, приставили к моему отцу, набираться знаний по ремонту средств механизации. Замечу, что с этим человеком мне довелось встретиться лет через 30, звали его Лаврентий Петрович Фалькенштейн; он был удостоен многих трудовых наград.
Вскоре и моего отца призвали, направили в Пироговские лагеря под Ижевск. Там формировалась большая воинская часть, разворачивалось строительство временных казарм для призывников, и надо было срочно наладить распиловку древесины для этого.
Накануне отъезда отец доделал улей, и перебрал тракторное магнето, приладив к нему свечу зажигания. При повороте рукоятки в свече проскакивала электрическая искра, воспламеняющая ватку с бензином. Этот прибор исправно служил нам вместо спичек (а спичек в продаже не стало), пока не иссяк запас бензина в бутылочке.
Мне навсегда запомнились проводы отца. Утром на перроне собралось много народу, провожающих новобранцев. Где-то пиликала гармошка. Прибыл поезд на Ижевск. Последние напутствия, последние объятия. Мама, воспитанная в старообрядческой среде, обычно скупая на показные эмоции и ласку, вскочила на подножку вагона, не в силах расстаться с мужем. А поезд набирает ход, вот уже близко выходной семафор, прыгать уже опасно. Но обошлось, прыгнула и не скатилась кубарем под откос, устояла... А шёл ей тогда 31 год.
Жизнь круто изменилась, и мы, дети почувствовали это сразу: из рациона полностью исчезли мясо, рыба, сахар. Кое-что продавалось по карточкам: хлеб, соль. Часть продуктов с нашего огорода уходила, как говорили, на обмен товара. Несмотря на малолетство стал помогать маме на огороде. А с нас, малышни, какой толк: в огороде – жирная липкая глина: лопату в неё трудно всадить, ещё труднее вытащить, разбить комья. А после надо бороновать, полоть, и поливать, чтобы хоть что-то выросло. До колодца – почти километр. Вот и надрывались бабы, таская по 3 ведра зараз: два на коромысле, да одно в руке, сам видел такое.
Конечно, мы помогали, как могли. Мама уходила на весь день: лугов поблизости не было, сено заготовить очень трудно, также надо работать на лесной картофельной делянке, набрать грибов. Нам оставляла на день миску варёной картошки, молока. Мы листали толстую цветную книгу с картинками «350 сортов хлебобулочных изделий» и мечтали о баранках.
Вспоминается, как мне, семилетнему, довелось пасти в очередь поселковое стадо, замещая штатного пастуха. Скотины было немного: дюжина коров, козы, овцы. Надлежало удерживать их в пределах поляны, называемой «Сабантуй», но моё разношёрстное стадо вскоре начало разбредаться, прячась от паутов в самой чаще. А самые «опытные» коровы знали, что неподалёку есть колхозное поле, где есть чем полакомиться, и всё норовили уйти туда. Я знал, что за потраву посевов животное конфискуется. Так что мне пришлось немало побегать по лесу, чтобы вечером пригнать всё стадо. За день так уставал, что валился в постель почти без чувств и всю ночь в ушах стоял звон колокольчиков.
***

Вечерами мать подолгу стояла перед иконой. Постепенно и нас научила основным молитвам, мы повторяли вместе с ней «Отче наш». За стол не перекрестившись, не садились и крестиков своих нательных не теряли. Ко дню Ангела она хоть что-нибудь затевала для детей вкусненькое, несмотря на то, что тесто состояло из лебеды и самодельной картофельной муки. Магазинный хлеб, что мы выкупали по карточкам, тогда был из овсяной мякины, его размачивали и делали кисель.

Перед праздниками мама устраивала нам большую стрижку. Только ножницами у неё стричь без гребёнки выходило очень неровно, а ручная машинка для стрижки затупилась и ужасно теребила волосы!

Ранение

К нам в посёлок прибывали целые эшелоны битой военной техники с фронта. Вдоль тупиков образовались горы искорёженных самолётов, танков и прочего. Это называлось «шихта». Она никак не охранялась. Ребятишки лазили в танки и машины в поисках съестного и чего-нибудь полезного для хозяйства. Бывало, находили консервы, оружие, патроны. Нередко попадались и боеприпасы. Мы, поселковые, их не трогали. А вот мальчишки, что приходили рыться на шихте из соседних деревень – тащили их домой, бросали в костёр. Сколько их пострадало от взрывов!
Осенью 1942 г. (мне не исполнилось ещё и 6 лет) я заметил лежащий у нашего крыльца продолговатый предмет, и весь в цветных поясках. Он напоминал формой свечу зажигания, но раз в 5 толще и длиннее её. Со свечами я был давно знаком, не раз видел, как отец промывал их керосином и потом калил на огне, разведя костерок в старом поршне.
Известно, что дети познают мир моделированием, подражанием, вот и я решил позаниматься со своей находкой и занёс её в дом.
Откуда-то я знал тогда, что электричество можно получить нагреванием проводов. Тут же созрел план: свеча – это предмет электрический, видал, как в ней проскакивает искра. А что, если нагреть кусок провода, подвести его к свече, то она и искрит, и будет всегда чем печку разжечь! – примерно таков был ход моих мыслей.
Открутил головку найденной «свечи», а основную её часть оставил на столе в комнате. Принёс из отцовского чуланчика с деталями поршень, прикрутил на проволочный крючок к нему на расстоянии длины карандаша «свечу» и всё это поставил на шесток печки. В поршне развёл костерок из щепочек и тряпочек. Люся подошла, встала рядом посмотреть. Тут раздался взрыв, нас ослепил огненный шар.
Утром нас увезли в военный госпиталь в Ижевск: меня в хирургию, сестру – в глазной. Мы получили контузии, у меня множественные осколочные ранения (лицо, кисти и рук, осколок над сердцем – так и остался насовсем) . У Люси осколками посекло лицо, правый глаз ей сохранить не удалось.
Часто анализирую причины той трагедии: поселковые люди видали, как мы, соседские дети играли с тем снарядом и не остановили нас. И вообще, зачем тот снаряд подкинули к нам под крыльцо? И не понятно, от чего произошёл подрыв взрывателя. Ведь до пламени в цилиндре было не близко. Неужели всё дело, действительно, было в термоэлектричестве?
Но там, где не среагировали люди, всё же, видимо мой Ангел-хранитель мою руку со снарядом отвёл, и в нашем доме взорвался только головной взрыватель.
Нас с сестрой долго лечили в городе, и лишь к зиме мы оказались дома. Мама целыми днями работала на швейной машинке: шила рукавицы и шапки для лесорубов, штопала рваную одежду, вся комнатка радиоузла была завалена тряпьём. За работу ей давали керосин от леспромхоза. Вечерами, при свете коптилки, она читала нам Библию на старославянском языке и детские книжки. Многое из слышанного навсегда осталось в памяти.
Мама топила пчелиный воск, разливала на столе тонким слоем, а после, вырезав ножом прямоугольные кусочки клала на них нитку и закатывал небольшие душистые свечи, которые берегли для праздничной домашней молитвы.
Мы с мамой дважды приезжали к отцу на свидание в посёлок Пирогово, успевая ещё заглянуть в больничку: что-то у меня было с глазами. Наш путь от Увинского вокзала в Зареке проходил мимо деревянной, очень красивой Успенской церкви, мы останавливались около, и мама долго крестилась, глядя на маковки и говорила какие-то слова... Потом она рассказала, что здесь крестили некоторых из моих братьев и сестёр, которых я никогда не видел; возможно, и меня тоже. Побывали недолго и внутри храма; меня поразила красота картин и мерцание свечей перед иконами.
Этот храм, единственный из действующих тогда, был и единственным доступным для нас. Так что моим родителям было невозможно соблюсти все конфессиональные тонкости, и они, будучи православными старообрядцами считали, что Бог един, и вынуждены были соблюдать обряд так, как позволяли обстоятельства и ходили в православную церковь.
Война откатывалась на Запад – об этом писал нам отец, и в кинохронике показывали наши успехи на фронтах. Мы подрастали, и всё больше хотелось пищи. Самое голодное время – это весна, когда запасы кончились, а земля ещё под снегом. С появлением проталин мы в огороде выковыривали уборочные остатки-срезки, попадались и целые картофелины. От мороза они были раскисшие, но если такую находку поджарить на раскалённой жестянке, то получается нечто съедобное. Назывались они трондочуй, либо тошнотики, В пору цветения хвойников мы отгрызали сивериху – это соцветия елей, сосен, с зачатками шишек, горьковатые на вкус, у них много пыльцы и напоминают пчелиную хлебину-пергу. Набухшие липовые почки и листья тоже шли в пищу. А когда подрастал горох, бобы, огурцы, то для нас наступала благодатное время.
Про помидоры, садовую землянику мы узнали лишь в конце войны, вероятно от приезжих людей, эвакуированных. И в любое время года, чтобы забыть голод, мы жевали серу, так называли перетопленную еловую смолу. Совсем недавно я узнал, что жевание смолы полезно для здоровья.
Конечно, мы, дети войны, были постоянно голодными, но среди нас не было таких, что появились в последние годы: с юности раскормленные чипсами и сладкой газировкой, с гастритом и варикозом ног и пустыми глазами без мысли от безмерного увлечения компьютерными «игрушками». Нас интересовало всё, мы сами себе мастерили игрушки, все игры проводили на свежем воздухе. Малышами, собравшись на пустыре между клубом и школой, играли в прятки, в «глухие телефоны», а подросли, и стали играть в ляпки, в чижа. Девчонки прыгали «в классики», двигая ногой «ляльку». Мы, мальчишки, взявшись «цугом» бегали по тропинкам, воображая, что это рельсы, тащили за собой пулемётные ленты, гудели встречным поездам и передавали дежурному по станции жезл - обруч. При этом кто-то стоял на путях, изображая собой семафор, кто-то переводил стрелку и т.д. Стали задумываться, кем быть: кто-то хотел стать машинистом паровоза, иные хотели стать лётчиком, моряком.
В 1944 г., я пошёл в школу. Это был изначально обыкновенный поселковый барак, в нём две классных комнаты, в конце коридора – учительская и большая печь с котлом. Перед занятиями все становились в строй в коридоре и пели гимн Советского Союза. Во вторую перемену мы получали из котла по черпачку картофельного пюре. Для многих ребят, особенно приходящих с далёких лесоучастков, это была единственная пища за весь день. Занятия у нас проходили в две смены, но только при дневном свете. А после занятий мы зарабатывали ежедневную пищу в поте лица, собирая ветки на лесосеке или на школьном картофельном участке: пололи, окучивали, поливали...
Однажды с почты, где был телефон, по посёлку побежала девушка с криком, что война закончилась. В это утро мы пели гимн с особым воодушевлением и радостью. Вечером мама принесла из конторы леспромхоза «американские подарки» – кулёк тёмного тростникового сахара и кое-что из одежды, что называется секонд-хенд. Появилась надежда увидеть с войны отцов, братьев. Но в посёлок из призванных мало кто живым вернулся, либо после долгого лежания в госпиталях пришли без рук, без ног, слепые.

Наш отец, Коробейников Василий Дмитриевич, демобилизовался под новый, 1946 год. Главная радость – что он не был ранен. Отец никогда не рассказывал, как там было и что. Но думаю, что и наши молитвы помогли ему...

• < Назад
• Вперёд >